Непроторенными тропами к памятникам старины

Резеда Даутова – одна из первых археологов-горянок на Северном Кавказе, а ныне единственная женщина-археолог в Чеченской Республике. Она неоднократно проводила экспедиции в высокогорье в 70-е годы прошлого века. Исследовала памятники старины почти 40 лет назад – до бомбежек и разграблений. Причем, несмотря на молодость (25-30 лет), в качестве начальника отряда. Имея огромный исследовательский материал, которого хватило бы на несколько диссертаций, не сочла нужным «конвертировать» его в ученую степень. В настоящее время Резеда Даутова – ученый секретарь Института гуманитарных исследований Академии наук ЧР. На территории Чечни археологические раскопки не проводятся с 1990 года. О том, что нужно сделать, чтобы возродить археологию в республике, о нелегкой работе археологов Резеда Даутова рассказывает в своем интервью «ГР»

О себе

В археологию я попала случайно. Училась в 18 школе Грозного, увлекалась точными науками. В этом большую роль сыграла наш математик Мария Петровна Харламова. Под ее руководством я занималась в старших классах по отдельной программе. Мои способности к точным наукам – от генетики. У меня дедушка закончил в начале 20 века Боннский университет.  Его библиотека состояла из книг на немецком и других иностранных языках, за что он был репрессирован в 1930­е годы. Отец и тетя до выселения 1944­го тоже получили высшее образование, что было редкостью в те времена.  

Школу я закончила с медалью. И, несмотря на мамины протесты, решила поступить в Ленинградский университет на факультет радиофизики и электроники. Это были первые направления, ставшие предтечей компьютерных технологий,  мне они были очень интересны. Я сдала шесть экзаменов, выдержала огромный конкурс (12 медалистов на место) и стала студенткой этого, можно сказать, элитного факультета. Там  основную часть студентов составляли выпускники московских и ленинградских спецшкол с углубленным изучением математики и физики, которых готовили к поступлению именно на факультет радиофизики и электроники ЛГУ. Шел 1967 год.

В ЛГУ были очень сильные преподаватели. Лекции по физике нам читал Никита Алексеевич Толстой (сын писателя Алексея Толстого – автора романа «Петр Первый» и других знаменитых произведений). Потомственный дворянин, он всегда приходил во фраке, в руках держал трость. Лекции мы слушали в старой университетской аудитории, где учился Михаил Ломоносов. 

Никита Алексеевич был председателем экзаменационной комиссии, но сам редко у кого принимал экзамены. Однажды во время сдачи сессии он обратил на меня внимание, потому что я была единственной девушкой в аудитории (студентка на факультете физики была большой редкостью в то время; на нашем курсе учились, помимо меня, лишь две девушки). И стал принимать у меня экзамен. Проверил мою тетрадь с лекциями, понял, что ни одну я не пропустила. Поинтересовался, какую школу закончила. Когда ответила, что училась в Чечено­Ингушетии, он был разочарован. И огорошил меня: «Там живут чукчи, что ли? В вашей республике знают, что такое физика? И претендуют на хорошее образование?».

Я ответила: «Чукчи живут на севере, а Чечено­Ингушетия – это Кавказ. И мы всегда стремились к высшему образованию. У меня дед учился в Европе, а дома сохранился документ, подписанный первым ректором Боннского университета, согласно которому все потомки Даутова Вагапа имеют право учиться в этом немецком вузе на бесплатной основе. А я поступила в ЛГУ на общих основаниях и  выбрала этот факультет, потому что мне интересно изучать физические теории с применением высшей математики, мне интересна радиофизика».  

После этого диалога он поставил мне «хорошо» ­ видно, так и не поняв до конца, откуда на радиоэлектронике чеченская девушка. Я сильно расстроилась, вышла из аудитории, студенты меня обступили: «Покажи, покажи зачетку!». Редко у кого в зачетке появлялась подпись Никиты Алексеевича, это был исторический автограф. А мне слова Толстого запали в душу на всю жизнь, и я всегда старалась идти в науке непроторенным путем, выбирая самое трудное и неизученное, словно доказывая своему давнему оппоненту, что чеченцам по силам и хорошее образование, и научные открытия.

После первого курса я приехала в Грозный, и мама уговорила меня взять академический отпуск и поступить на исторический факультет ЧИГУ. Мама была больна, ей нельзя было нервничать, и только по этой причине я выполнила ее просьбу, тем более, что для поступления мне как медалистке достаточно было пройти собеседование.

Став студенткой истфака ЧИГУ, я твердо решила возвратиться через год в Ленинград. Помешало мне единственное – интерес к археологии. Лекции нам читал Виталий Борисович Виноградов, и читал очень увлекательно. Настолько, что это направление в исторической науке показалось мне наиболее интересным.

В студенческие годы я принимала участие в раскопках Алхан­Калинского городища, в археологических исследованиях высокогорной Ингушетии. Но у меня был свой интерес ­ найти на Тереке место сражения Хромого Тимура с Тохтамышем. А потом я услышала о книге Бруно Плечке, этнографе, который в 1929 году побывал в высокогорной Грузии, оттуда добрался до Майсты. По возвращении домой он опубликовал большую работу «DieTschetschenen» («Чеченцы»).

Зная немецкий, я прочитала книгу Плечке в оригинале – в Москве, в читальном зале Библиотеки имени В. Ленина. И загорелась целью увидеть и исследовать этот памятник. Ни Алхан­Калинское, ни другие древние городища меня уже не интересовали, я даже про Тимура с Тохтамышем забыла. И стать археологом, честно говоря, решила из­за Майсты.

Майста

Резеда, как получилось, что в 1970­х Вы смогли добраться до Майсты? Туда и в наше время дойти и подняться очень трудно, а в советские годы, когда дальше Итум­Кале не было дорог, эта местность вовсе была неприступной…

­ Тогда многие не знали о существовании Майсты и других высокогорных сел и хуторов. Даже мне говорили, что Бруно Плечке что­то перепутал, некрополь он видел, скорее всего, в Хевсуретии, а к нам он не имеет отношения. Конечно, эти аргументы не могли меня убедить. Тем более, что книга называется «Чеченцы», и содержит она сведения не о грузинах, не о Кавказе, а об этнографии чеченцев, о памятниках, которые Бруно Плечке видел в Майсте.

К тому времени я работала младшим научным сотрудником НИИ истории, языка и литературы. Была замужем, дочке Марине исполнился год.  Я получила Открытый лист Института археологии АН СССР, то есть соответствующее разрешение на раскопки, и возглавила разведочно­рекогносцировочный отряд. В основном в него вошли студенты истфака – члены археологического кружка ЧИГУ, кроме того, в качестве волонтеров к нам присоединились студенты­биологи. Путь наш лежал в Малхисту и Майсту.

Добравшись до малхистинского Цой­Педе,  нашли площадку у реки Меши­хи (на этом месте сейчас находится погранзастава), поставили палатки, расположились лагерем. Большую часть отряда было решено оставить здесь же, у малхистинского «Города мертвых».

В Майсту отправились несколько человек во главе со мной. Шли через хребты,  встретили медведя, в горной реке чуть не потеряли одного из членов экспедиции Джабраила Чахкиева ­ рассказ об опасностях нашего непроторенного пути занял бы много места. Главное в том, что вечером следующего дня мы поднимались в Майсту по искусственной тропе. То, что я мечтала найти, я нашла!

­ Тропа может быть искусственной?

­ Выходит, так. Тропу сделали майстинцы.  Мы увидели ее такой:  вдоль всего склона вбиты в скалу – поперек – бревна шириной 50­60 сантиметров. Бревна закреплены плетением из веток, сверху насыпан гравий, песок. И это не отдельные ступеньки, а цельная тропа. Ей несколько веков, и за это время она только в двух­трех местах обвалилась, и даже не качалась. Именно эта тропа была нарисована укниге Бруно Плечке.

Вдоль склона, как ласточкины гнезда, были разбросаны склепы. Всего их мы насчитали около сотни. Это очень большой некрополь (для сравнения – в Цой­Педе 42 склепа). Усыпальницы висели над пропастью, упираясь в скалу задней стеной и полом. На вершине горы возвышалась огромная боевая башня. Помню, ее пирамидально­ступенчатая крыша была наполовину темной, наполовину светлой, с замковым камнем на самом верху, как мне тогда показалось, горного хрусталя.

­ Абдурахман Авторханов писал в своих «Мемуарах», что жители Малхисты строили, кроме башен, и сакли тоже. Вы видели их в Майсте?

­ В Майсте мы видели только остатки башен, к которым примыкали большие жилые помещения.  Расположены они на пологих склонах (там, где одна гора переходит в другую), но, тем не менее, это очень крутой хребет.

Склепы строились, как я упоминала на склоне горы, прямо рядом с жильем. Майстинцы не могли далеко хоронить умерших. У наших предков был культ мертвых, считалось также, что мертвые охраняют живых.

В Майсте архитектура склепов отличалась наличием двух  этажей, причем один из них использовался для проведения погребальных обрядов. То есть нижнее помещение служило, собственно, местом упокоения умерших, а верхний этаж оставался  пустым. Сюда приходили близкие, старейшины, чтобы помолиться, совершить погребальный обряд. Нередко поминальное помещение использовалось для принятия серьезных решений, значительных для тейпа, семьи ­ например, вопросы военные,  связанные с кровной местью, многие другие.

­ Выходит, они поднимались на второй этаж и возвращались через, собственно, захоронение?

­ Склепы строились на склоне. То есть  члены семьи умершего и старейшины сразу же заходили на второй этаж. В этих поминальных помещениях мы видели хорошие каменные сидения вдоль стен. Чаще всего это были сланцевые плиты. На каждом этаже – лазы открытые. Через них усыпальницы проветривались, туда попадало солнце,  благодаря чему останки умерших не разлагались, а  высыхали, то есть происходила естественная мумификация.  Конечно, этому способствовало и отсутствие микробов в чистом горном воздухе, что способствовало сохранению не только останков, но и вещей. 

­ Наверняка в 1970­х усыпальницы Майсты еще не были целиком разграблены?

­ На тот момент останки и вещи были во многом еще нетронуты. Однако сами склепы уже тогда разрушало время. За столетия они постепенно осыпались мелкими фрагментами в обрывы (можно представить, насколько этот процесс усугубился сегодня, почти сорок лет спустя). Я понимала, что необходимо начинать исследования с ущелья, поднимаясь вверх, не ограничиваясь изучением того, что находится в склепах. 

Что касается вещей, то в усыпальницах мы видели деревянные носилки, на которых лежали усопшие. Была и одна резная деревянная кровать с останками умершей. На погребенных женщинах мы видели бусы и другие украшения. Рядом с мумиями мужчин сохранились фрагменты кольчуг, рядом лежали луки, наконечники стрел, копий. Кое­где находились маленькие деревянные люльки с останками детей.

Мы фотографировали, рисовали планы, снимали. Изучать не стали из­за нехватки времени и необходимости возвратиться. На тот момент нам было важно зафиксировать этот памятник, доказать, что он есть, значит, речь идет о необходимости серьезных исследований, иными словами, нужно туда идти большими силами и надолго.

К концу следующего дня мы отправились в обратный путь. По тому же маршруту ­ другого мы не знали. И  возвращались, несмотря на усталость, в эйфории, с желанием  побыстрее возвратиться в Грозный, «выбить» вертолет и  организовать экспедицию в Майсту. Но нашим планам не суждено было сбыться.

­ Значит, вариант повторения проторенного маршрута даже не рассматривался? 

­ Безусловно, нет. Исследования заняли бы не меньше двух месяцев, что подразумевало доставку в Майсту оборудования, снаряжения, продуктов. На себе столько не унесешь.

Я обивала пороги Совмина ЧИАССР, пока нам не пошли навстречу – выделили вертолет «МИ­2». Мы вылетели в Майсту, но летчик не нашел ровной площадки для приземления, пришлось возвратиться ни с чем. Потом нам решил оказать содействие нальчикский вертолетный отряд, согласившись предоставить для археологических исследований в Майсте вертолет «МИ­6», но камнем преткновения стал вопрос о дозаправке. То есть речь шла о том, что он вылетит со своим бензином, а здесь надо было его дозаправить. Но в нашей нефтяной республике не нашлось горючего, чтобы дозаправить вертолет для археологов.

И это при том, что разведочно­рекогносцировочная экспедиция в Майсту имела большой резонанс! В центральных газетах писали об открытии майстинского «Города мертвых», зарубежные радиостанции сообщали о том, что экспедиция, которую возглавила чеченская женщина­археолог, открыла удивительный памятник. В Грозный даже приехала  делегация иорданских чеченцев ­ выходцев из Майсты. Они изъявили желание профинансировать наши дальнейшие исследования, но в те годы это было невозможно (хотя, по крайней мере, их помощь помогла бы нам решить ключевую проблему дозаправки вертолета). Нам оставалось утешать себя тем, что мы нашли некрополь, и это оказалось главным результатом нашего рискованного похода по самому трудному пути в Майсту. 

Галанчож

­ Не менее интересно узнать об итогах ваших экспедиций советских лет в Галанчожский район, хотя тогда такого района на карте Чечено­Ингушетии как бы не было.

­ Мы проводили там исследования в 1976­м. Особенно много времени провели в Нашхе. Эту историческую область не зря называют колыбелью чеченского народа – из Нашхи вышли многие коренные чеченские тейпы.

В Галанчожском районе наши исследования имели целью выявление неизвестных, перспективных для изучения  памятников. Фиксировали, фотографировали, составляли планы, чтобы после предоставления всех отчетов определиться с направлением дальнейших исследований.

Особые впечатления в этом районе произвел аул Терх – «пещерный город», как мы называли это место. Ведь что определяло архитектуру наших предков – в первую очередь, ландшафт и природный строительный материал. Например, жители Малхисты с ее сланцевыми горами возводили башни и склепы из камня и сланца. А в Галанчоже – мягкие скальные породы, много пещер и гротов. Пещеры в ауле Терх были переоборудованы под  жилье, то есть к пещерам пристраивались комнаты. Помню руины огромных многокамерных домов с лестницами и навесными мостиками, соединявшими комнаты. В качестве склепов и культовых помещений в домусульманский период также использовались пещеры. 

В Галанчоже нас поразили  антропоморфные (человекообразные) статуи, вырубленные из скальных пород. Такие статуи или стелы мы фиксировали на перекрестках дорог, троп, которые вели из одного аула в другой.

­Что они означали?

­Может быть, устанавливались в память о ком­то (как у нас придорожные чурты) или указывали путь к культовым постройкам, видимо, что­то такое они означали. Некоторые антропоморфные стелы были вырублены в скалах. На стелах были нанесены  петроглифы – круги с крестами внутри, спирали. Эти каменные изображения нам встречались в окрестностях Ялхороя, Чермахоя, аула Терх, далеко за озером Галанчож.

В ауле Терх нас ожидала еще одна интересная находка – наскальные рисунки. Там я впервые увидела нанесенную белой краской сцену охоты человека на оленя. Охотник, натягивающий тетиву из большого боевого лука, был изображен в сопровождении собаки. Это был именно наскальный рисунок, а не петроглиф. Галанчожский район тоже был безлюдным со времен депортации, изредка нам встречались пастухи и дикие животные.

Позднее  я вновь и вновь возвращалась с отрядом в Малхисту, исследовала памятники на Медвежьей поляне, в Зумсое, Тумсое, в ущельях высокогорья. Но самым значительным для себя я считаю открытие у станицы Старогладовской в 1979 году поселения эпохи Золотой Орды. Судя по историческим источникам, именно на Тереке Хромой Тимур разбил наголову войска своего вечного соперника Тохтамыша.

Подземные руины улуса Джучи 

Эпоха Золотой Орды на Северном Кавказе мало изучена в регионе. И особенно на территории нашей республики. Еще тогда, во времена Чечено­Ингушетии, я принимала участие в исследованиях золотоордынского мавзолея «Борга­Каш». Племя борганов входило в состав татаро­монгольского объединения.

На территории, собственно, Чечни материальные памятники Золотой Орды на тот момент не были выявлены, хотя, судя по чеченским легендам и преданиям, борьба против татаро­монгольских завоевателей относится к одному из важных   этапов нашей истории.  

Было, например, известно по письменным источникам о крупном сражении между Тимуром и Тохтамышем на берегах Терека. С другой стороны, в отсутствие подтверждающих памятников некоторые историки подвергали сомнению саму постановку вопроса.

­Вам удалось доказать обратное?

­Как это часто бывает в археологии, помог случай. Интереснейший памятник Золотой Орды на Тереке была выявлен при сельхозработах. В то время в пойме Терека высаживались виноградники, а под виноградные плантации земля вспахивается достаточно глубоко. И эта вспашка вдруг стала выворачивать квадратные кирпичи красного обжига. Кирпичей было много, под землей явно находились какие­то строительные сооружения. Обо всем этом в письме, направленном в НИИ истории, языка и литературы, написал Иван Николаевич Радченко – директор старогладовской средней школы и руководитель местного музея имени Льва Толстого.

Я выехала с коллегами на объект. Когда мы увидели эти кирпичи, стало ясно, что под виноградниками находится золотоордынское поселение.  Было известно, что татаро­монголы использовали при строительстве именно такой кирпич, они сами его производили. (Позднее в ходе раскопок мы нашли огромные ямы со следами красной глины, предназначенные для обжига  кирпичей). По всему полю были выворочены и отдельные куски мозаичного стекла и фарфора. Все это говорило о наличии серьезного золотоордынского бытового памятника. 

В связи с этим я обратилась в Институт археологии РАН с просьбой выдать Открытый лист. Я его получила, и два года работала на этом памятнике.

С самого начала было ясно, что таких городов мы практически не исследовали. На Алхан­Калинском городище ничего подобного нет, а тут явно что­то серьезное. Предположения подтвердились, когда в первые дни раскопок мы попали на фундамент мечети эпохи Золотой Орды. Работалось непросто: когда открывался доступ воздуха и солнца, кирпичи здания рассыпались на глазах, а грунтовые воды сразу заполняли место раскопок.

Видимо, это был один из городских центров улуса Джучи – золотоордынских правителей. Подтверждения попадались на каждом шагу ­ мозаика, цветная посуда, обломки чугунных котлов… Находки свидетельствовали о высоком  ремесленном производстве, ведь монголы, как известно, свозили в свои центры лучших специалистов в строительном, военном, ювелирном деле.

Интересно, что мы нашли керамические водопроводные трубы. Таким образом, подтвердилось, что это был долго функционировавший город, в котором применялись высокие для того времени строительные технологии. Уничтожен он был в силу каких­то военных событий,  скорее всего, в результате сражения Тохтамыша с Тимуром. Уже потом природные силы довершили начатое. Терек менял свое течение, его разливы размывали руины города, а в новое время эта территория вновь стала использоваться как сельхозугодья.

Как дальше складывалась ваша карьера?

­Речь идет об ученых степенях? Они меня никогда не интересовали. Подготовку диссертации я считала тратой времени, предпочитая полевые исследования – диссертации можно писать и в старости. Для меня же карьерой было другое – с каждой экспедицией я становилась профессиональней, пополнялся ряд исследованных и вновь открытых памятников историко­культурного наследия. К сожалению, с начала 1990­х, археологические изыскания на территории республики пришлось прекратить.

В последние годы мы предпринимаем усилия для возобновления исследований. В этом году в Академии наук Чеченской Республики создан Центр археологических исследований. Теперь процесс пошел быстрее ­ мы уже начали получать специальные разрешения Министерства культуры РФ на проведение археологических раскопок – так называемые Открытые листы. Его уже получил Рашид Мамаев, на очереди Мурад Тангиев. Подтвердил свой полевой статус руководитель Центра археологических исследований Хамид Мамаев, что важно в связи с планируемым совместно с Институтом археологии РАН началом раскопок на Алхан­Кале.

­ Мамаевы – известная в научных кругах семья археологов.  Потрясающе, когда чеченская женщина состоялась и в профессии, и в личной жизни.

­ С мужем Хамидом Мамаевым я познакомилась в годы студенчества. Археологом стал и наш сын  Рашид, который оставил карьеру финансиста и занялся  наукой. Так что археология Чечни стало нашим семейным делом. Несколько лет назад мы приехали из Москвы, где жили с начала 1990­х. Все трое работаем в Академии наук ЧР. 

­ Вы хотели бы исполнить свою давнюю мечту – исследовать майстинский некрополь?

­ Надеюсь отправиться туда с археологической экспедицией  в ближайшие годы. А пока, я думаю, начинать надо с некрополя Цой­Педе. Если откладывать эту работу, скоро от склепов Цой­педе останутся груды сланца. Там надо провести спасательные работы, но это сфера деятельности Департамента по охране культурного наследия. Что касается археологических исследований, мы в скором времени будем добиваться Открытого листа на проведение раскопок в Цой­Педе. Затем надеемся поработать и в Майсте. Только для этого нашего желания мало. У Академии наук ЧР нет ни одной единицы транспорта для выезда на место исследований. Кроме того, в экспедицию входят, кроме археологов, рабочие, лаборанты, другие специалисты, а кто будет работать бесплатно?

Но дело не в решении каких­то отдельных проблем. В Москве работает «Фонд спасения археологических памятников России». Нам надо последовать этому примеру, создав свой Фонд для спасения объектов материальной культуры. В Попечительский Совет московского Фонда входят руководители правительства страны, крупные бизнесмены, известные российские деятели культуры, науки. Пришло время и нам объединиться, чтобы спасти нашу историю, вот в чем главная задача.  А начинать исследования и спасательные работы надо, безусловно, с некрополей Малхисты и Майсты. 

­ Успешного и скорого вам возвращения к археологическим изысканиям!

Зарихан ЗУБАЙРАЕВА

Газета «Грозненский рабочий» № 6 (21337)

www.ChechnyaTODAY.com